Юрий Грымов: Надо высказываться, а не судиться и запрещать!

Режиссер Юрий Грымов считает, что запрещать спектакли ни в коем случае нельзя! А вот уходить с плохих постановок зритель обязан.

Фото: Виктор ГУСЕЙНОВ

Во вторник, 24 марта, в гости на радио «Комсомольская правда» пришел режиссер Юрий Грымов. В эфире программы «Губин-Live» он прокомментировал последние театральные скандалы. В частности, он поделился своим мнением о спектакле «Анна в тропиках», во время которого актриса прямо на сцене справляет малую нужду и порассуждал о театральных гонорарах Ксении Собчак. Вели эфир Дмитрий Губин и Антон Арасланов.

Губин:

- Добрый вечер, «скандаль» у нас театральный. На французский я перешел, потому что театральный. И нравы у нас французские, не случайно, даже в глухую брежневскую пору театр был именно тем видом искусства, который вываливал на довольно скучную, но порой суровую советскую сцену невероятное количество скандалов. И вот очередной театральный скандал. Спровоцирован режиссером Юрием Грымовым. Юрий Грымов пошел в театр, который называется электротеатр «Станиславский». Театр пережил ремонт по общему мнению великолепный, он возглавляется великолепными людьми, мне его крайне хвалили в Питере музыканты Михайловского театра, а они просто так хвалить не будут. И вот Юрий Грымов посмотрел спектакль «Анна в тропиках», где он увидел на сцене писающую женщину. Довольно многие мужчины сильно вдохновлялись видом писающей женщины и публично об этом заявляли. Например, если вы прочтете произведение Венички Ерофеева «Москва-Петушки», которое прочно ныне отнесено к советской литературной классике. И вы увидите, что Веничка был вдохновлен так же этим видом и сказал, что писающая женщина рождает в нем негу что ли… Ну, да. Конечно, негу. Многие люди с Веничкой согласились.

Однако Юрий Грымов был крайне возмущен. Юрий Грымов написал об этом публично. Более того, Юрий Грымов сказал, ежели такое безобразие будет появляться на сценах отечественных театров, то зрителям следует театр немедленно покидать. Даже если они такое увидят на собственных спектаклях Юрия Грымова, а Юрий Грымов ставил и в Вахтанговском, и в Маяковском. И вообще он очень хороший режиссер. Очень продуктивный. Но где ставил.

Антон Арасланов со вниманием и слегка с подозрением глядящий на меня во время этой тирады, есть ли что ему сказать по поводу писающей женщины?

Арасланов:

- Я в интернете ищу, кто такой Александр Огарев. Это тот самый режиссер, который поставил «Анну в тропиках». И оскорбился. Может, стыдно в этом признаваться, но я, честно говоря, не знаю, кто такой Александр Огарев. А он преподносится Грымовым, как человек очень достойный во всех отношениях.

Губин:

- Театральный режиссер, постановщик.

Арасланов:

- «Стеклянный зверинец» поставил.

Губин:

- Юрия Грымова мы ждем с секунды на секунду в нашей студии.

Нас часто возмущает то, что возмущать не должно. Никого не возмущает знаменитый писающий мальчик, установленный в центре Брюсселя, а так же в многократном повторении в виде грузинской чеканки на бесчисленном количестве советских туалетов.

Арасланов:

- Это вопрос уместности.

Губин:

- У писающего мальчика видно все, а девочки – ничего. Юрий Грымов, как интеллектуал и постмодернист, вспомнит небось и знаменитый фонтан Марселя Дюшана, когда в качестве фонтана Дюшан предложил использовать обычный фаянсовый унитаз. Впрочем, что я говорю за деятеля культуры? Юрий Грымов, добрый вечер! Нехорошо опаздывать!

Грымов:

- Это вопрос больше не ко мне. Я ненавижу опаздывать. Это просто неприлично. Поэтому приношу свои извинения.

Губин:

- Расскажите уже про эту писающую девочку. Ради чего вся эта история была устроена?

Грымов:

- Я же это не ставил. Поэтому для меня много вопросов.

Каждый может делать все, что он может. В меру своей испорченности или воспитанности. Меня это, конечно, покоробило, когда я увидел через 10 минут спектакля симпатичную молодую девушку, которая расставив ноги, стоя пописала. Оправдано это было только тем, что она хотела писать.

Арасланов:

- Это главная интрига спектакля.

Грымов:

- Может быть, но я не готов. Я воспитывался в другой семье. И сейчас идут у меня спектакли мои, я знаю артистов известных и неизвестных, которые кланяются сцене, здороваются со сценой. Некоторые даже ее целуют. Потому что это некое святое место.

А когда вы говорили о фонтанах, почему нет? В кино есть масса сцен. К этому отношусь абсолютно нормально, когда это оправдано. Есть страшные фильмы, где кошмарный энкаведешник в качестве одной из пыток писает в стакан и заставляет пить своего подчиненного, тем самым унижая. Понятно, что происходит. Но когда здесь просто молодая девушка просто хочет писать и писает, очень важно, на этой сцене, где в фойе висят прекрасные портреты Станиславского, именем которого назван театр, и так далее. Я к этому не готов.

Арасланов:

- Вы сказали важную вещь: некоторые эту сцену целуют… Можно поставить знак равенства между этой историей и историей с «Пусси Райот»?

Грымов:

- А какая связь?..

Губин:

- Объясню. Почему пригласили Грымова? Мало ли хулителей театров? А именно Грымова. Не потому, что он режиссер. Потому что Юрий Грымов предложил выход: как делать, когда в театре тебя что-то возмущает. Он же не писал возмущенные письма на имя Мединского, не обращался в суд.

Грымов:

- Многие писали в сети, что я, типа, донос написал. Публично.

Губин:

- Донос – это когда тайно.

Арасланов:

- Когда человек пишет некий текст, подписывается «Юрий Грымов» и публикует это в сети – это не донос.

Грымов:

- Это высказывание зрителя, который сходил с супругой на этот спектакль. И, учитывая, что меня бабушка воспитывали в определенных традициях московской семьи. После этой сцены я должен был встать и тихонько уйти, но я досидел до конца первого акта и спокойно ушел в антракт.

Губин:

- В традициях русской сцены было и гнилыми помидорами закидывать, и лимоны в первом ряду жевать. Всякое мы знали.

Юрий Грымов написал публично о своей точке зрения и предложил алгоритм: если такое случится даже на его спектаклях, не терпите. Выходите.

Грымов:

- И обязательно об этом высказывайтесь, потому что это публичное пространство – театр. Я только говорю о том, о самом факте. Это не художественное решение. Мне было крайне неприятно, когда девушка писала стоя и брызгала на коленки впереди сидящего ряда.

Губин:

- Вопрос. Все новое является эпатажем для всех так называемых консерваторов, потому что искусство запрещает повторять. Повтор в искусстве называется пошлостью

Грымов:

- Еще есть осмысление предыдущего. Вы все равно базируетесь на тех знаниях, которые наполняют вас. Но я говорю о художественном осмыслении. И я ни в коем случае не осуждаю этого художника. Меня сам факт покоробил. Мне было неудобно смотреть на женщин, сидящих рядом со мной. Молодых и взрослых женщин. Да, я пишу в своем Фейсбуке о том, что я не обсуждаю художественное достоинство спектакля. Считаю, что это неправильно. Это неэтично мне – обсуждать, что мне понравилось и что не понравилось. Но я обсуждаю сам этический факт: возможно ли на то святое место, мне объясняли, что это место святое… Во-первых, есть масса постановок, где хочет свою естественную нужду справить, он это имитирует. Уходит в сторону и как будто что-то происходит. А здесь я читаю в интернете: «Юрий, неужели вы думаете, что она правда писала? У нее наверняка там была клизма». Какая разница! У нее струя и все. О чем мы обсуждаем?

Арасланов:

- Нам пришло письмо. «Почему Юрий Грымов не обратился в прокуратуру? У режиссера явно психическое отклонение».

Грымов:

- Потому что Юрий Грымов считает себя нормальным человеком. Я считаю, когда я высказываюсь… А мы сидим с вами и разговариваем. Или я написал в открытом пространстве интернета свое личное мнение по поводу не постановки, не художественного решения, а именно этого факта, который, мне кажется, не свойственно русскому драматическому театру, где сцена является абсолютно святым местом. Вот и все. Не более того.

Сейчас идут же разговору про оперу…

Арасланов:

- Про «Тангейзер».

Грымов:

- Да. Но вот, опять-таки, нельзя осуществлять всевозможные преследования. Уголовные преследования художника. Если это художник выпустил, он выпустил в государственном театре. Там есть художественный руководитель. Это уже какие-то другие проблемы. Почему должно быть преследование? Свое мнение может высказать любой зритель. Критик. И ничего в этом страшного нет. Но преследование! Я считаю, что это ненормально. Ни в коем случае! Если кто-то будет запрещать этот спектакль с писающей женщиной, я буду сам отстаивать. Никаких… Нельзя запрещать.

Губин:

- По поводу святости. Можно я подключу Льва Лосева, поэта покойного, друга Бродского, который в Америке последние дни провел. У него есть дивное стихотворение, которое называется «Записки театрала». И он пишет, как потрясал зрителей Амвросий Бучма знаменитый. «Для вящей драматичности конца в подсветку добавляла зеленца и в роли разнесчастного отца Амвросий Бучма выходил на сцену. Я тщился в горле проглотить комок и ни один платок вокруг намок. А, собственно, что Бучма сделать мог? Зал потрясти метаньем оголтелым. Исторгнуть вой, задергать головой или, напротив, стыть, как неживой. Нам поражая маской меловой. Нет, ничего он этого не делал».

И он писал, как он поворачивался спиной и подрагивала лопатка. И это было настолько страшно, что зал рыдал. А затем его провели под сцену. И он пишет: «… в то время, как трагически черна гипнортизировала зал спина и в зале трепетала тишина, он для своих (которые видели изнутри) коронный номер выдал: закатывал глаза, пыхтел, вздыхал и даже ухом, кажется, махал. И быстро в губы языком пихал. Я ничего похабнее не видел». Вот вам театр. На сцене рыдают, а для своих рожи и непристойности строят.

Грымов:

- Это цеховые вещи. Послушайте!

Губин:

- Ну! Святая сцена!

Грымов:

- Я про что говорю… Ни в коем случае не может быть никакой либо агрессии в адрес любого художника. Он может делать все, что он пожелает. Но почему мы не оставляем право за каждым из нас высказаться? Меня это покоробило. Я делал сам массу проектов, делал спектакль «Дали». Про сюрреалиста и там были довольно-таки жесткие сцены. Но до такого мы не опускались. Но это не значит, что мы хорошие, а они плохие.

Арасланов:

- А ведь могли бы! Это в Вахтанговском?

Грымов:

- Да.

Губин:

- Алексей нам дозвонился.

- Здравствуйте! Я тоже не считаю, что в рамках спектакля возможно все. Дело в том, что должна быть идея, посыла, а просто так даже изображать писающего человека, занимающегося тупо сексом ради того, чтобы показать только это, ну, это несколько пошло и похабно. Да, наверное, художник имеет право что-то показывать из этого, но вопрос, как мы, зрители, к этому будем относиться. Я считаю, что к некоторым вещам зрители должны относиться именно отрицательно и не бояться высказывать свое мнение.

Грымов:

- Знаете, когда весь этот шум начался вы блогах, в инстаграме, где я разместил, все писали, что я наезжаю и запрещаю свободу мышления.

Арасланов:

- Это после «Тангейзера».

Грымов:

- Это все в одну кучу свалилось. Но те люди, которые защищали режиссера, никто не писал о качестве самого спектакля.

Губин:

- А для меня показатель другой. Дело в том, что в последнее время в СССР можно было схлопотать по морде. Если человек совершал дурной поступок и появлялся в Центральном доме литератора, в Доме актера и он совершал гадости, он рисковал получить по морде.

Грымов:

- Театр – живая вещь.

Губин:

- А сейчас нет.

Грымов:

- Я – за честные высказывания. Не за иконкой какого-нибудь бота. Публичные высказывания – самые правильные.

Интересный случай в театре после войны. Театры восстанавливались. И шел спектакль, посвященный Зое Космодемьянской. И первый акт заканчивался тем, что Зою Космодемьянскую поймали фашисты. И – пауза. За кулисы стучится зритель с орденами, с лычками о ранениях. И просит встретиться с артистом. Ему разрешают. Он проходит туда. Подходит и говорит: «Значит так. Ты же немца сейчас играешь. Я тебя прошу. Зою не пытай». Все похихикали. Началось второе действие. И во втором действии начали пытать Зою. Человек достал, зарядил маузер и вышел в проходе к сцене. «Я же тебя просил Зою не пытать!». Это реальная история. Это называется сила искусства.

Есть реальная история. У меня снимался прекрасный артист, покойный, к сожалению, Полуян. Его два раза били на улице. Он мне сам рассказывал. Один раз очень сильно, он попал в больницу. Второй раз ухитрился убежать. И это называется сила искусства.

Губин:

- Бедный Фриц Диц, который все время Гитлера играл во всех фильмах ГДР.

Грымов:

- Значит, плохо играл, если не били.

Губин:

- У нас обратная тенденция. У нас тотальное равнодушие.

Губин:

- Грымов предложил уходить из театра. И при этом он не предлагает запрещать спектакль.

Грымов:

- Ни в коем случае! Если будут запрещать, начнутся гонения, я буду сам защищать. Потому что нельзя. Это ни в коем случае.

Арасланов:

- Есть такая тенденция – равнодушие. «Тангейзер»…

Грымов:

- Знаете, что меня удивляет в «Тангейзере», что те люди, которые комментируют это произведение, они его не видели. Знаете, что 90 процентов людей, которые говорят, что нужны преследования, они не видели этого произведения.

Губин:

- Юрий Грымов выбрал очень неудачное время для похода в театр. Это было после скандала с «Тангейзером», после скандала с гонорарами Собчак на постановке в театре Нации в спектакле «Женитьба», после наездов на Богомолова и Гоголь-центр и так далее.

С какого скандала начнем? Давайте с Собчак.

Грымов:

- Если мы будем сейчас разбирать каждый скандал, то будет совершенно неправильно. Я скажу одну вещь, а вы можете ее развить или перевести тему. Почему такая горячая тема? Почему мне не понравилось, что не понравилась писающая девушка, не обсуждая художественное достоинство спектакля? Его я не обсуждаю.

В обществе назрел большой прыщ. Болевая зона. Это нравственные аспекты. Они разрушались и корректировались.

Мы же помним старый МХАТ, читаем какие-то книги. Я читаю прекрасный четырехтомник Эфроса, где он обсуждает и эти вещи тоже. Существует точка нравственности. И в России она зашкаливает. Вы заметили, как незаметно в новостях в телевизоре стали все крупнее показывать людей, которые взорвались, травмированы, ранены? Этого раньше не было.

Губин:

- Хотя было время, когда был запрет на показ трупов. И маску накладывали на лица.

Грымов:

- А теперь на общем плане не накладывают, а иногда крупные вещи показывают.

Арасланов:

- Я лет десять не смотрю телевизор вообще.

Грымов:

- Это же происходит. И нравственные аспекты подталкивают людей на шумные скандалы.

Арасланов:

- Но в суд они подают на театры, а не на телеканалы.

Грымов:

- Объясню. Потому что у нас чисто государственный телеканал – один. ВГТРК. Все остальное частное. Если люди подают письмо относительно государственного театра, то есть, что делается на деньги налогоплательщиков, поэтому у людей возникает вопрос: государство, что мы творим? Что происходит в новостях? Что порог нравственности обрушился, поднялся. Что происходит. Происходит некая переоценка ценностей. И это больная тема. И в частности обсуждать каждый вопрос – это, наверное, нам не хватит передачи.

Арасланов:

- Хочется коротенечко. Собчак – 360 тысяч рублей получила за роль.

Губин:

- 362.

Грымов:

- По-моему, это неправильно. Это за что она получила?

Губин:

- За несколько спектаклей. За репетиционный период и за спектакль.

Грымов:

- Это решение…

Арасланов:

- Сколько актер получает, с которым вы работаете?

Грымов:

- Разные цены.

Губин:

- Антреприза у Райкина, думаю, недурно крайне.

Грымов:

- Разные разбросы цен. Этот вопрос относится к руководству театра. Если театр приглашает к себе артиста, артист ему необходим, он стоит определенных денег.

Губин:

- Он делает сбор? Кассу?

Грымов:

- А другого измерения не существует. И никогда не существовало в мире. Качалов собирал зал – на него приходили люди.

Арасланов:

- А это не оскорбительно для профессиональных актеров?

Грымов:

- Ребят, давайте вернемся на землю. Не так много людей, которые собирают зал. Неважно. Я сейчас не обсуждаю качество зала, качество игры на сцене. И кто принимает решение? Директор театра. Все. Я не понимаю, в чем проблема.

Арасланов:

- Собчак заплатили 362 тысячи, а сборы принесла – не знаю, сколько миллионов. Исходят из этого?

Грымов:

- В экономику входит театр – одна штука. Тот же Станиславского театр, который я знал до ремонта, порядок цифр такой: зал был примерно за 350 человек. Посадочных мест. Они переделали этот зал и сделали, знаете, сколько? 150.

Арасланов:

- Почему?

Грымов:

- Вот. Вопрос. Все борются за экономику. Сложная ситуация в стране. Зрители платят деньги, на эти деньги живут артисты. Делают туалеты, качество и так далее. Во всем мире пытаются расширять залы, но чтобы экономика увеличилась. На сцене определенное количество людей, вложенных в спектакли. И у вас доход какой? Только от билетов. Почему 150 мест? Такое, наверное, решение. Странно. На Бродвее молятся за количество мест, за комфортность, но, опять-таки, за количество мест. Вот этот момент интересный.

Экономический эффект связан с количеством спектаклей. И количества в зале. Мы играм в РАМТе под 1000 мест, сейчас я играю «Затерянный мир», детский спектакль по Конан Дойлю, у нас 1100 мест. Но если там, где сложные технологические декорации с динозаврами, мы будем играть на зал 500 мест, то мы в убытке. 100 человек у меня обслуживает спектакль.

Арасланов:

- Смс-сообщение. Вячеслав из Тюмени: «Театр в кризисе. Актеры есть, а хороших новых пьес нет. Отсюда всевозможный эпатаж. То Каренина мочится, то Христос с Венерой»…

Грымов:

- Защищаю. Надо высказываться, а не судиться. Разговаривать, спорить. Но достаточно в Москве, не знаю, как в Тюмени, проходит интересных мероприятий. Происходит. Приглашаю вас из Тюмени.

Арасланов:

- Вам комплимент от нашего радиослушателя. «Грымову респект и спасибо за честность и стремление защитить нашу человеческую культуру. А театр, допускающий испражнения на сцене, должен сменить название на платный сортир и освободить помещение. Жаль, что у нас фактически отсутствует министерство культуры и эстетическое образование в школах».

Грымов:

- А кто это написал?

Губин:

- Вы пишете такое смс. А вы были на этом спектакле? Грымов был. Он имеет полное право.

Арасланов:

- Я хотел использовать эту смс о сути министерство культуры в этом отношении. Справедливо ли от него требовать, чтобы оно подобные спектакли…

Грымов:

- Последнее время министерство культуры выступает странно. И, в частности, министр Мединский. Помните, когда в Госдуме он вышел и сказал о том, что когда «Левиафан» номинировали на «Оскар», он сказал, что это признание российского кино. Господин Мединский забыл, что российское кино признано до прихода Мединского давно. Есть такое понятие «российское кино». А вот последние 10 лет национальное кино исчезает. Снимается официально 70 картин, до экрана доходит 15, две картины в год мы можем обсуждать. Это уже проблема министерства. Поэтому министерство культуры выступает крайне странно. Раньше выделялся грант министерства культуры на артхаусные фильмы. Не будут выделять. Будут выделять деньги только на коммерческое кино. «Елки» - они же финансируются государством.

Губин:

- Звоночек принять предлагаю.

- Здравствуйте! Я считаю, что тут вспомнили историю с «Пусси Райот». Это совсем другое дело. Девчонки просто станцевали, спели. Их посадили ни за что. А вот когда артистка мочится в театре на сцене, которую, как было выше сказано, многие артисты целуют, это я не знаю, как назвать. Я не знаю, может, для таких постановок отдельные театры строить?

Грымов:

- Радиослушатель сказал про «Пусси Райот». Я считаю, что то, что случилось с «Пусси Райот», то мщение, которое случилось после этого инцидента, их посадили, они решили, что они какие-то героини, после ужасающего, пошлого, хулиганского преступления. Их не надо было сажать. Их надо было отправить в госпиталь на работы, чтобы они помогли людям. А сажать и превратить их в каких-то героинь? Они совершенно бездарную музыку исполняли. Все говорят, что какой-то панк. О чем мы говорим? Это было хулиганство. Настоящее.

Губин:

- В советское время тоже шли битвы по поводу постановок. Эфрос или Любимов? Что может себе позволить Калягин, играя Федю Протасова в «Живом трупе» или он против линии коммунистической партии? Это все сотрясало Советский Союз.

Последнее время мы хулу и похвалу внимаем равнодушно. Не оспариваем глупца. И, более того, глупцу и мерзавцу пожимаем руку при встрече. Но Юрий Грымов категорически против закрытия спектаклей, уничтожения.

Грымов:

- Преследований.

Губин:

- Как быть с «Тангейзером»? Министерство культуры сейчас проводит финансовую проверку по поводу целевого или нет расходования средств. Мне непонятно ваше отношение к позиции министерства культуры. С моей точки зрения, министерство культуры не может решать, что искусство, а что не искусство.

Грымов:

- Но министр культуры не должен заниматься и пропагандой. А последнее время господин Мединский очень часто говорит о пропаганде. Это другая категория.

Он говорит о том, что нужно вводить какие-то уроки, заниматься популяризацией чего-то русского и так далее. Он лезет в категорию пропаганды. А он должен быть министром культуры и заниматься больше хозяйственной деятельностью. То, что такие нападки идут на спектакль «Тангейзер» и на режиссера, потому что это ужасно и это мало, кто видел. Давайте хотя бы те люди, которые возмущаются, путь хотя бы посмотрят.

Арасланов:

- Надо договориться о трансляции «Тангейзера» на канале «Культура».

Грымов:

- И осудить. Почему нет?

Арасланов:

- Общественный просмотр и общественное обсуждение.

Губин:

- Гордон делал по такому принципу «Закрытый показ». И мы как-то с вами, Юрий, принимали там участие.

Грымов:

- Да. Но, знаете, почему горящая тема сегодня о театре? О скандалах, что происходит в театре. Я думаю, что это не сила искусства. Не то, что все такие стали театралы, эстеты. У нас совершенно нет политической жизни. Наш законодатель господин Жириновский, помните, чуть не матерясь повел себя против женщины? Поверьте, было меньше возмущений, чем… Это был кошмар! Это был законодатель. Он не сел на 15 суток. Он не положил, что называется, партийный билет на стол. Кто похихикал, кто чуть осудил, но до конца не дошли. Почему? Потому что в России никто не слышит этого. И у нас политики стали как рок-идолы. Что такое рок-идол? Вы его любите за его недостатки, за его достоинства. Они стали поп-личностями.

Арасланов:

- Очень точное замечание.

Грымов:

- На театралов сегодня нападки, потому что это безобидная среда. А я бы очень хотел, чтобы мы говорили, что сегодня в нашей стране происходит, в сельском хозяйстве, с импортозамещением в кавычках. Нет, все рвут и бьют свои стрелы в стороны театра. Я считаю, что это неправильно. И в своем письме я писал об открытости театра. И когда Чехов выпустил Станиславским «Три сестры», он подвергся колоссальной критике со стороны МХАТа, всех. Но это же нормально! Преследований не должно быть! Давайте просто высказываться.

Арасланов:

- Но надо и предупреждать о некоторых вещах…

Губин:

- А у вас стоит нашлепка?

Грымов:

- На Конан Дойле стоит «6+». А на «Элжерноне» - «18+».

Губин:

- 16-летний мальчик и девочка не могут прийти на «Элжернона»?

Грымов:

- Конечно, они приходят.

Губин:

- Безобиднейшая…

Грымов:

- Это высоконравственная история.

Губин:

- А постельная сцена в ньюйоркской съемной квартире с соседкой?

Грымов:

- Они решены у нас очень интересно. Это в контексте самого спектакля – целомудренно или не целомудренно. А поэтому… Вот когда вы про «Пусси Райот» говорили… То, что мы обсуждали, запустил портал «Рублев. Ком». Православный поисковый портал. И в шоке. Я же вижу, что люди забивают в поисковой строке. Какое количество пошлости люди пытаются забить.

Губин:

- Поскольку я читаю один из сайтов, который называется вопросы игумену, то я там начитался по полной программе. Там такая ахинея.

Грымов:

- Стыдно. Но у нас, в нашем поисковике, мы отсылаем на страницу грехов сразу. Или, знаете, что хотим сделать? Когда кто-то забивает, например, слово «депутат». Зачем зашел на православный поисковик? И мы пишем: «не укради».

Губин:

- Грымов, к вам казаки придут с хоругвями и с Милоновым во главе. И тогда вы будете знать!

Арасланов:

- Вы были предупреждены, когда шли на эту «Анну в тропиках»?

Грымов:

- А как?.. Нет.

Арасланов:

- «18+» должно стоять.

Грымов:

- В чем проблема? Когда Госдума принимала вопрос «мат или не мат», потом запретили курение на сцене, на экране.

Арасланов:

- А мат нужно было в театре запрещать?

Грымов:

- Запретами ничего не решается. Получается, испражняться можно. Я не удивлюсь, если какой-нибудь депутат скажет: придумать такой закон – испражняться нельзя. Но это же бред. Нужно подымать общий уровень культуры, говорить об этом.

Губин:

- Гаргантюа и Пантагрюэль. И без обсуждения, чем лучше задницу подтирать, трудно поставить. Это великолепная сцена. Сколько там? 126 способов? Долго перечисляются. Да, такова раблезианская французская культура.

Грымов:

- Совершенно правильно. Помните, когда появилась поющая на «Евровидении» с бородой Кончита, почему началось такое большое возмущение? Европейская культура предусматривает юродивых, помните на ярмарках водили… Это было. Бородатая женщина. Это и на русских ярмарках было.

Культурный код. У нас у всех разный культурный код. Возвращаясь к скандалам. Нажимается сегодня на больную точку. Нравственные аспекты нашего общества. Сюда ложится и коррупция, между прочим, сокращение врачей.

Арасланов:

- Мат надо было запрещать?

Грымов:

- Я считаю, что мат не надо было запрещать. Но надо было писать литеры, что здесь используется ненормативная лексика.

Губин:

- Как нельзя запрещать порнографические журналы. Они должны продаваться в заклеенных пакетах.

Грымов:

- У меня выходил фильм «Чужие». И у меня было одно слово на букву «ф». На английском. Мне актер сказал: «Ты уверен, что это слово тебе нужно?» - «Почему?» - «Для проката в Америке мы получим два иксика сейчас. И количество экранов сократится. Давай заменим на другое слово». Все. Литеры. И сам зритель выбирает.