Премия Рунета-2020
Кемерово
+7°
Boom metrics

Боец Федор Емельяненко: «После ряда поражений на ринге меня предали близкие люди»

Чемпион мира по смешанным единоборствам в тяжелом весе рассказывает о себе, о своей семье и отношении к богу
Владимир ЛЕГОЙДА
Владимир ЛЕГОЙДА
Боец Федор Емельяненко: «После ряда поражений на ринге меня предали близкие люди»

Боец Федор Емельяненко: «После ряда поражений на ринге меня предали близкие люди»

Легойда:

- Здравствуйте, уважаемые друзья. Сегодня у нас в гостях Федор Владимирович Емельяненко.

«Справка.

Федор Емельяненко, 4-кратный чемпион мира по смешанным боевым искусствам, заслуженный мастер спорта по самбо и мастер спорта международного класса по дзюдо. Спортом занимается с 10 лет. Вернувшись из армии, стал победителем международного турнира и получил звание мастера спорта. Далее последовала одна победа за другой, и почти 10 лет Федор оставался непобежденным, что беспрецедентно в истории боевых искусств. 6 лет назад стал президентом Союза смешанных единоборств в России».

Легойда:

- Мало есть людей, которые тебя не знают. Но если бы тебе пришлось представиться, что бы ты о себе сказал на сегодняшний день самое главное?

Емельяненко:

- Если бы пришлось представиться, я бы представился: Федор Емельяненко. Если о себе что-то сказать – кающийся грешник.

Легойда:

- У многих зрителей, которые тебя видели или читали интервью, да и у тех, кто тебя лично знает, представление о тебе как о человеке очень целостном. Честно говоря, даже кажется, что не бывает у тебя сомнений, что ты так ровненько, спокойненько идешь. Это не так?

Емельяненко:

- Слава богу, у меня сомнений нет. Но то, что я иду ровненько – это сильно громко сказано. Иногда падаю и качусь кубарем так, что не дай бог. Но надо находить в себе силы, чтобы встать и опять, скажем так, всем своим нутром, всем своим сердцем прилепиться к Богу.

Легойда:

- Что для тебя в вере самое сложное?

Емельяненко:

- Бывают моменты в жизни, ситуации, когда не то что сомневаешься, а довериться до конца, на 100 процентов сложно.

Легойда:

- Богу довериться?

Емельяненко:

- Скажем так, полностью отпустить ситуацию.

Легойда:

- Хочется самому контролировать?

Емельяненко:

- Ну да. Когда не знаешь… Ну, не то что не знаешь, а хочется… Знаете, как у нас, по-человечески рассчитаешь все и по накатанному пути что-то планируешь. А когда у тебя есть неопределенность какая-то, вот здесь (я не говорю о спорте или о каких-то боях) бывают в жизни ситуации, когда не знаешь, как поступить, как правильно сделать. Вот здесь сложно полностью довериться Богу иногда бывает.

Легойда:

- Страх – это отсутствие надежды, наверное. А ты боишься смерти?

Емельяненко:

- Знаешь, когда все хорошо, тепло, уютно, то и рассуждать о смерти очень легко и ее не боишься. А когда возникают ситуации определенные, когда понимаешь, что все может закончиться, чувствуешь, что не то что не готов, но боишься проявить малодушие.

Легойда:

- Легко сказать, что не боюсь, но неизвестно, что…

Емельяненко:

- Да, легко сказать, что не боюсь. Но пока не переживал, поэтому… Если ты здоров, если у тебя все хорошо, то и рассуждать легко. Я видел, как люди верующие, поддерживаемые испытывали и страх, и при мучениях тяжелых, больших, переживая болезнь, зная, что их жизнь подошла к концу, я видел не отчаяние, наверное, но насколько это было тяжело. Все не так просто, оказывается, как сидя в кресле, рассуждать о смерти.

Легойда:

- Еще, может быть, какой-то страх не физиологический (высоты, еще чего-то)… Вот я, например, боюсь, вдруг не смогу воспитать детей, вдруг они не станут христианами. Я боюсь ухода родителей. А у тебя есть какие-то вещи, о которых ты как минимум стараешься не думать?

Емельяненко:

- Знаешь, у меня папа отошел уже 5 лет назад. Я не почувствовал не то что страха, я не потерял, наверное, ту связь, слава богу. Я молюсь за него, я поминаю его. Именно поэтому Господь дает чувствовать, что мы не разлучились. Поэтому смерть близких я переживаю немножко по-другому, то есть я не теряю связи с ними.

Что касается себя и детей, наверное, нет. Здесь у меня доверие к Богу полностью. Скажем так, проживая жизнь, конечно, я за них переживаю. Я переживаю и за старшую свою дочь, и за маленькую, конечно. Но молюсь, прошу Господа, чтобы они до конца своих дней остались верными Христу.

Легойда:

- То есть это не страх, а скорее такое переживание. Я помню, когда наша старшая дочка Лиза родилась, она попала сразу в реанимацию. Понятно, мы молились. Я стал одному батюшке говорить: ой, ужас какой. Он говорит: конечно, это тяжело, но с точки зрения спасения она находится в гораздо более выгодной ситуации, чем вы. Я сначала подумал: что он такое говорит? Я думал, он будет меня утешать. Но я понял - он же прав. Я понимаю, что это такая надежда, такое доверие. Я до сих пор не могу сказать, что оно у меня есть. Ты уже говорил, что не всегда можешь отпустить. Вообще трудно доверять? Потому что надежда – это такое бесконечное доверие Богу, когда ты надеешься: как Господь даст, так и будет. Но тяжело так доверить.

Емельяненко:

- Знаешь, наверное, мне легко доверить Господу Богу, когда… Мы ходим с девочками в храм. Моя старшая дочь ведет благочестивую жизнь. Тяжело, наверное, доверять, когда рядом с тобой неверующий человек. Не то что тяжело доверять, а переживаешь за этого человека. Вот здесь просишь Господа коснуться его души. И эта неопределенность, когда ты не знаешь, что с ним будет, вот здесь переживаешь. Ходя с детьми в храм… Я знаю эту историю, то, что произошло с Лизой. Конечно, не дай бог испытать это родителям. Правильно батюшка сказал. Просто у нас нет доверия… Не то что нет доверия. Мы забываем, зачем приходим на эту землю, в эту жизнь.

Легойда:

- Ты говорил, что тебе нравятся «Братья Карамазовы» и Алеша. Помнишь, там Алеша говорит: «Я не могу, когда Господь сказал «оставь все, иди за мной», ходить только на службу, и не могу давать только 2 рубля, когда он говорит «все отдай». Тебе знакомо это переживание?

Емельяненко:

- Знаешь, когда все превращается в обряд… Как говорил митрополит Антоний Сурожский, был у него такой жизненный опыт, что он видел не верующего человека, а человека, ходящего в церковь. Если к нему кто-то приходил, нищий или просящий милостыню, он выносил ему тарелку супа. И он считал, что выполнял этим христианский долг. Но на самом деле не в этом проявление нашей веры и любви.

Легойда:

- Я хотел тебе задать вопрос как бывшему чиновнику. У тебя был опыт работы в министерстве. У народа есть представление о людях во власти. Это представление, может быть, не всегда правильное, но оно не всегда хорошее. Когда ты посмотрел на это изнутри, у тебя после этого в целом к людям, которые во власти, больше терпения, в смысле понимания, или, наоборот, ты, зная, как все это устроено, теперь считаешь, что там непростительные какие-то вещи происходят? Или, может быть, это вообще не изменило твое отношение?

Емельяненко:

- Люди разные, как и везде. Есть люди, которые полностью отдаются своему делу, работают за смешную зарплату в Министерстве спорта, но работают от и до, зачастую у них ненормированный день. А есть другие люди. Как и везде. Тяжело видеть, когда человек, зная, что от него зависит многое, не делает то, что он может.

- У спортсменов часто спрашивают, как они переживают поражение, как это терпеть. А что сложнее тебе лично пережить, не с точки зрения терпения, а с точки зрения смирения, поражение или победу?

Емельяненко:

- Мне лично – и то и другое. Я понимаю, что это от Господа Бога. Значит, так лучше для меня. Либо не для меня, а для моего окружения. Или для страны. Слава богу за все мои победы и за все мои поражения. Тяжело, когда… Вот, скажем, у меня был ряд поражений, и тяжело было видеть, как люди меняются, которые возле тебя, когда они становятся другими. Это было в какой-то степени предательство. Вот это тяжело, когда ты считаешь человека довольно близким, а он не отступает, но предает тебя.

Легойда:

- Еще про тему известности и смирения. С одной стороны, все говорят, что слава, медные трубы – это тяжелое испытание, но никто никогда не признавался, что для него это было испытанием. Типа, это вообще тяжело, но у меня с этим проблем нет. Обычно ответ такой. Это люди лукавят? Кому-то должно же быть тяжело. А получается, с кем ни поговоришь из известных людей, все говорят: да-да, это очень тяжело, но я звездной болезнью не болею. А ты как к этому относишься?

Емельяненко:

- Разные ситуации бывают в жизни. Меня просили на пачках сигарет расписаться, на деньгах…

Легойда:

- Не расписывался на сигаретах?

Емельяненко:

- На сигаретах – нет. Сейчас, наверное, особенные испытания. Если раньше люди хотели запечатлеться, иметь какую-то добрую память у себя на снимке, то сейчас камеры есть в каждом телефоне, снимают не просто на память, а для того, чтобы выставить в соцсетях. Это такое массовое сумасшествие. Я, как правило, сейчас отказываю. Вчера у меня был случай, когда пришлось в какой-то степени выйти из себя. Сейчас чемпионат мира идет, очень много людей на улицах. Я быстрым шагом пересекал одну улицу, и молодой человек в э той толпе меня узнаёт и начинает кричать: «Федор Емельяненко, здравствуйте». Я говорю: «Извините, я спешу». Он бежит за мной: «Подождите. Давайте сфотографируемся». Я говорю: «Извините, я не фотографируюсь». – «Да ладно, один раз». Парень молодой, ему лет 30, наверное. Я ему сказал: «Ты русский язык понимаешь?» - «Почему вы со мной на «ты»?» В общем, я убежал.

Легойда:

- Разве это хорошо, что у нас самые популярные люди… Вообще как ты к этому относишься, что это не учителя, не врачи, не святые, а это актеры и спортсмены? Или это данность и надо жить с этим?

Емельяненко:

- Я думаю, это зависит от того, какие ценности в обществе. На сегодняшний день спортсмены, если посмотреть с одной стороны, это лицо государства. Успешное выступление спортсменов на Олимпиадах, чемпионатах мира – это в какой-то степени показывает и дух государства, и как бы лицо.

Легойда:

- То есть это оправдано в этом смысле?

Емельяненко:

- С другой стороны – да. Не должно быть унижения других профессий.

Легойда:

- И уважение к ним должно быть.

Емельяненко:

- Конечно.

Легойда:

- Поскольку сейчас всё сразу выкладывают в интернет, когда показывают подростковую агрессию, особенно когда девочки дерутся, избивают кого-то, а пацаны это снимают… Понятно, мы все были детьми, бывали школьные драки. Может быть, я забыл что-то, но когда я это смотрю, у меня такое бешенство поднимается, я на это вообще не могу смотреть. С этим надо что-то делать, с этими детьми надо говорить. Но зло должно быть остановлено.

Емельяненко:

- Да, конечно, зло должно быть остановлено. Большая беда сегодняшняя – доступ к интернету. Почему-то всем хочется прославиться любым способом, даже самым мерзким и вызывающим. Это и избиение, и когда сосиски жарят на Вечном огне… Противно даже слышать, не то что видеть. Прежде всего, надо воспитывать своих детей. Как говорят святые, делать свое дело максимально хорошо. То, куда нас Господь поставил, мы должны быть примером в этом деле. Чтобы люди, видя добрые дела, славили Отца нашего небесного.

Легойда:

- Скажи, тебе тяжело просить прощение?

Емельяненко:

- Очень тяжело.

Легойда:

- Получается?

Емельяненко:

- Возьму пример. Моя жена Ксюша. Она святой человек. Даже когда я виноват, когда надуюсь, хожу, она ко мне подходит: типа, давай мириться. Тут я начинаю вываливать, в чем она не права…

Легойда:

- Понимая, что ты не прав.

Емельяненко:

- Да. К сожалению, это гордыня. Это и есть то самое наше самолюбие. Но когда я прошу, я просто начинает порхать. Конечно, гордость наша… Но надо стремиться, надо делать эти шаги. У меня в голове возникает каждый раз фраза о святых, что, не имея любви, надо хотя бы делать дела любви, а любовь придет.

Легойда:

- Как нам говорят люди святой жизни, даже если нет у тебя чувства любви, все равно попытайся делать дела. В этой связи, как ты думаешь, можно вообще любви научиться, есть какие-то упражнения для этого?

Емельяненко:

- Упражнений, наверное, нет.

Легойда:

- Но молиться – это же упражнение.

Емельяненко:

- Да, своего рода. Надо просить Господа Бога, чтобы он помог. Надо чаще общаться с Богом, чтобы Господь посетил, и больше в нас было этой божественной благодати и любви. Знаешь, у меня были моменты, когда люди воцерковленные говорили: не давай милостыню, неизвестно куда он пойдет, напьется, будет наркоманить или еще что-то, поэтому ты будешь нести ответственность за то, куда он пойдет. А с другой стороны, Господь говорит: милостыню надо давать. Главное, с каким ты сердцем даешь. Я, конечно, не даю для того, чтобы он пошел и напился. Но чтобы пошел и как-то облегчил свою жизнь, покушал, купил какие-то вещи. Особенно когда подходят женщины, просят на операцию ребенку. У них написано «ради Христа». Как я могу не дать? И Господь говорит: если вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. Откуда ты знаешь, кто у тебя просит? Может быть, за этим человеком и стоит Христос.

Легойда:

- Мы приходим в храм. Я думаю, человек там должен чувствовать любовь. Слава богу, мы ее чувствуем, может быть, не все и не всегда. Меня всегда поражало в Евангелии: по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою. То есть нам не сказано: по тому, что вы будете стоять тысячу ночей на камне, молиться. Или: по тому, что вы какие-то подвиги будете совершать. А будете иметь любовь друг к другу. Это вроде быть путь самый простой, но он для нас самый тяжелый, получается.

Емельяненко:

- Знаешь, я не берусь говорить то, что происходит в храме. Не берусь осуждать какие-то поступки приходящих. Даже те же батюшки. Я слышу проповеди. Существует какой-то определенный шаблон выступления. Середина, говорящая общими фразами из проповеди в проповедь, и концовка. Я недавно прочитал книгу митрополита Афанасия Лимассольского. Он говорит: мы забываем, что в церкви мы должны учить любви к Богу. А отсюда выходят все остальные последствия. Если ты стремишься к Богу, ты будешь видеть, что тебе мешает. Задают вопрос: курить грех или не грех? Обратить внутри себя, посмотри, подумай. Здесь я бы отметил, что нам надо учиться любви друг к другу. И «по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Если нам ее где-то не хватает, мы должны больше обращаться к Евангелию.

Легойда:

- Курить – не курить, там понятно. А бывают ситуации, когда думаешь: как правильно? У тебя бывает, что ты начинаешь Евангелие читать или к священнику обращаешься?

Емельяненко:

- Конечно, не всегда получается. Как поступить мне в той или иной ситуации – прежде всего, слушаешь свой внутренний голос. И даже если начинаешь где-то закрывать глаза или идти против совести, тоже стараешься думать: совершил бы я этот поступок, если бы рядом была моя мама? Или: сказал бы я эти слова своей жене или своему ребенку? Это, наверное, хорошая проверка.

Легойда:

- Как-то так получилось, что мы про спорт почти не говорили сегодня.

Емельяненко:

- Слава богу.

Легойда:

- Но один вопрос я подготовил. Понятно, что спорт очень большую роль играет в нашей жизни. Ты об этом и сегодня сказал, и часто говоришь, что когда это сборная, ты страну представляешь… Но нередко с этим много связано страстей – фанаты какие-то, которые друг другу морды бьют… Вот у тебя единоборства. Поединок, но (ты часто об этом говорил) не должно быть злости. Даже «спортивная злость» - я знаю, ты не любишь этот термин. А, скажем, хоккеисты, они вроде в хоккей играют, но дерутся, что называется, по-настоящему. Какая там любовь или уважение к сопернику, если ты сносишь… Это от чего зависит – от вида спорта, от человека? Ты когда-то говорил, что можно с остервенением и воланчиком лупить.

Емельяненко:

- Наверное, с каким сердцем ты выходишь на тот же поединок. Можно выходить и биться, не имея никаких негативных эмоций к своему сопернику. Это наш спорт, мы вышли для поединка, чтобы сравниться. Каждый представляет свою страну, каждый представляет свой вид спорта. А можно выйти на тенистый корт и ломать ракетки, психовать. Поэтому, наверное, то, с каким сердцем ты выходишь. Конечно, командные виды спорта это особая проверка. Если я выхожу один, то там больше зависит от команды, от коллектива. Приведу пример. Отец Василий Оптинский, убиенный монах, был капитаном команды по водному поло, был душой команды. Я читал житие, там говорится, что он был немногословен, сидел где-нибудь в сторонке, но его всегда все слышали, и он был, наверное, тем самым клеем, который склеивает всю команду.

Легойда:

- Мы сейчас занимаемся, у нас Патриаршая комиссия по спорту создана. Священник, когда он со сборной едет, еще куда-то, его основная роль в чем, как ты думаешь, в чем помощь должна быть?

Емельяненко:

- Конечно, это духовная поддержка. Я сравню, наверное, с битвами наших предков, когда перед Куликовым сражением все исповедовались, причащались и шли на бой. Так, наверное, и здесь – очиститься, попросить божьей помощи. Чтобы священник был такой духовной поддержкой. По-человечески мы сделали все, что можно, и доверились Богу.

Легойда:

- Ну да. Как ты сказал: и помог принять эту божью волю.

Емельяненко:

- Чтобы потом с ума не сойти от радости победы. Или наоборот – не отчаяться от горести поражения.

Легойда:

- Федор Сергей Фудель, церковный писатель замечательный, говорил о том, что есть такой темный двойник церкви. Это связано с нашими страстями, и мы, живя в церкви, все равно сталкиваемся с людскими грехами, недостатками и т.д. И что делать, когда ты это видишь? С одной стороны, и Спаситель обличал фарисеев, изгонял торговцев из храма, а с другой стороны, мы не всегда понимаем то, что мы видим. Это на самом деле так или мы что-то не понимаем? Нужно ли об этом публично говорить, выносить сор из избы и т.д.? Когда мы сталкиваемся с этим плохим в церковной жизни, где ты поставишь точку в предложении: обличить нельзя промолчать.

Емельяненко:

- Знаешь, я думаю, все-таки от ситуации.

Легойда:

- То есть, в общем невозможно, неправильно ставить?

Емельяненко:

- Я думаю, нет. Особенно сейчас. То, насколько отошло наше общество от Бога… Не всегда надо выносить на всеобщее обсуждение. Потому что сегодня я вижу то, что дай только повод обвинить церковь, обвинить священников или верующих людей. С другой стороны, если бы у нас было по-другому, мы бы легко обличали и принимали бы это. У нас почему-то думают, что церковь это святые. Если батюшка, то он святой, что бы он ни сказал… Я поэтому и сказал в начале передачи, что кающиеся грешники. У нас не церковь святых и не церковь грешников. Потому что у нас и святые есть люди, и грешные. Но у нас церковь кающихся.

Легойда:

- Спасибо. Это был кающийся грешник Федор Владимирович Емельяненко.